Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

Когда я замолчал, Ухов попросил разрешения закурить, чиркнул спичкой и долго смотрел, как огонек подбирался по ней к пальцам, потом бросил скрюченный уголек в мусорную корзину.

— Вот видите… Но я не вор. Бусы украл не я.

— Кто, же?!

— Не знаю…

Я почувствовал себя так, как будто мне плюнули в лицо. «Дурак, дурак! — мелькнуло у меня в голове. — Перед кем разоткровенничался?!»

— Кто украл бусы, не знаю, — повторил Гришка, затянувшись. — Могу только сказать, кто дал их мне. Три снизки — Генка Рябой, Рябчиков, и две — узбек… как его? Рашид. Сулейманходжаев.

— А они где их взяли?

— Это у них спросите.

— Сами-то как предполагаете?

— Вы извините. Мне кажется, что предполагать — дело следователя, а не мое. Могу только сказать, что было до бус. Осенью, когда мы заканчивали работу на шоссе, нам пришлось жить в палатках возле леса. На выходной мы уходили в Зайцево кино посмотреть, потанцевать, а в будние дни по вечерам делать было нечего. Особенно если дождь. Вылезешь из палатки, глянешь на дорогу, на машины, и снова в палатку. Тоска! Жил я вместе с Рябым и Рашидом. Как-то, когда мы подвыпили, Рябой спросил: «А что, ребята, если джигитовкой заняться?» Нам, конечно, стало интересно, какая здесь может быть джигитовка? Лошадей-то поблизости нет, вернее, есть одна, и та у участкового. Вечером Рябой позвал нас на дорогу. К тому месту, где было перекрыто движение и машины шли в объезд. Дождавшись приближения машины, он, когда та замедлила ход, вскочил в ее кузов, сбросил несколько кочанов капусты и спрыгнул. Нам это понравилось. Забавно было. Да и капуста оказалась отличная, сахарная — слопали с удовольствием. В другой раз он сбросил корзину с помидорами. Тоже неплохо. Голодными мы не ходили, но от витаминов не отказывались. Потом джигитом решил стать Рашид. Он смахнул тяжелый ящик. До леса мы его еле-еле дотащили, думали — в нем конфеты, оторвали крышку, а под ней — электрические ролики! Опять вышли на дорогу. На этот раз нашей добычей снова стал ящик, только не с роликами, а с утюгами.

— Куда же вы дели ролики и утюги? — поинтересовался я.

— Бросили в лесу…

— Места указать сможете?

— Сейчас везде снег… Но попробую.

— Ну а с бусами что сделали?

— Роздал. Две снизки девчатам из Зайцева, вы их знаете. Три — продавщице из Вин, вдовушке, Тамарой зовут. Муж у нее, старшина-сверхсрочник, прошлой осенью повесился.

— Даром, что ли, отдал?

— Не даром, — умехнулся Ухов. — За поцелуй.

— И вдове за поцелуй?

— Нет, ей за три.

— Дешево отделалась, — пошутил я.

— То аванс был, получка была чуть позже, — сострил Гришка.

— Последний вопрос вам, Ухов, — спросил я. — Где сейчас ваши приятели?

— Рябой взял расчет и уехал к родным в Дзержинск, а Рашид подался в Узбекистан. Там, в Бухаре, его ждала невеста.

Я записал показания Ухова и подал ему протокол.

— Теперь посадите? — спросил Гришка, подписывая его.

— По всей видимости, да.

— Я другого и не ждал, — с горечью произнес Ухов. — Как только мне шепнули, что вы нашли бусы, я понял, что конец. А про Тамару вы, видно, не знали. Баба она молодая, но ушлая. Давайте записку ей напишу, иначе ни слова не скажет.

В тот же вечер я вместе с ним и двумя милиционерами выехал в Зайцево. Не доезжая до села, Ухов попросил остановить машину и пошел в лес, где без особого труда отыскал ящик с роликами. Он нашел и второй ящик, который, однако, оказался пустым: утюги давно перекочевали из него в дома грибников или охотников. Я не сомневался теперь, что об этих кражах Ухов дал правдивые показания, но не решался поверить в его непричастность к краже бус. Мне не давала покоя мысль, что Гришка хочет увести следствие куда-то в сторону, в дебри, подальше от того, что составляло существо дела. И подтверждение этой мысли я видел в попытке Ухова скрыться. Поэтому, когда я задумался над тем, какое же обвинение придется предъявлять ему, то пришел к выводу, что правильнее будет обвинить его в групповой краже государственного имущества, а не в приобретении и сбыте заведомо краденого.

Возвратясь в Пролетарку, я составил постановление об аресте Ухова и утром, как только стало светать, пошел за санкцией к районному прокурору. Дверь в маленький, обитый досками домик оказалась открытой. Разглядывая таблички на кабинетах, я нашел нужный мне и постучал.

— Кто там? — спросил, закашляв, прокурор. — Придешь пораньше поработать, так нет — обязательно кого-нибудь принесет…

— Следователь. Из Ленинграда. Веду дело о краже бус, — представился я.

— Ну, раз из Ленинграда, то заходи, — поднялся навстречу мне прокурор. Он был среднего роста, не стар, лысоват, с большим лбом, в костюме с петлицами. младшего советника юстиции; опирался на палку, — вместо одной ноги у него был протез. — Только сразу говори — бусы нашел?

— Нашел, нужна санкция.

— Вот это разговор! Садись, рассказывай.

Я начал издалека, но прокурор прервал меня:

— Давай короче: кого хочешь посадить, за что, какие доказательства?

Пришлось сократить доклад до минимума.

— Все ясно, — сказал прокурор, — санкцию я тебе дам. Если не за кражу, так за приобретение и сбыт заведомо краденого твой Ухов пойдет. Где постановление?

Он подписал его сверху, шлепнул гербовую печать:

— Действуй! Будь здоров, привет Ленинграду!

Я не ожидал, что вопрос решится так просто и быстро. Обычно прокуроры, к которым я обращался за санкцией, долго и придирчиво анализировали доказательства, требовали предоставления подробных сведений о личности преступника, обсуждали квалификацию его действий. Здесь все основывалось на доверии.

В отделении милиции я объявил Ухову об аресте.

— Печать-то новенькая! — сказал Гришка, повертев постановление в руках, а я подумал, что теперь, кроме срока следствия, меня постоянно будет торопить и срок содержания под стражей арестованного, — он строго ограничивался законом.

Мне надо было проинформировать своего прокурора об аресте Ухова, запросить милицию Дзержинска о местонахождении Рябчикова. Проще всего это можно было сделать в Новгороде, и я выехал туда. В коридоре областного управления милиции мне повстречался Кислицын.

— Слышал, слышал о твоих успехах, рад за тебя! — воскликнул он.

— Спасибо. Выполни, пожалуйста, еще две просьбы, — обратился я к нему. — Вызови мне Ленинград. И запроси по телетайпу Дзержинск. Пусть проверят, где находится подельник Ухова Рябчиков.

— Это мы запросто, пошли.

Он завел меня в свой кабинет, заказал разговор с Ленинградом и, записав все, что касалось Рябчикова, убежал в телетайпную. Зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышал голос Чижова:

— Кто меня вызывает? А, это ты, Дмитрий Михайлович? Как у тебя дела?

— Позавчера задержал, а сегодня арестовал одного человека. Есть свидетели сбыта им бус. Две снизки изъял. Подельники разъехались. Один в Дзержинске, второй в Узбекистане.

— Молодец! — обрадовался Чижов. — Измотался, наверное? Приезжай, денька три дам для отдыха.

— Заеду, конечно. По пути в Дзержинск.

— Давай, ждем!

Попрощавшись с Чижовым, я повесил трубку. Вошел Кислицын.

— Все в порядке, — сказал он. — Дня через два, а может, и раньше будет ответ из Дзержинска.

— Теперь отправь меня в Вины, — попросил я его.

— Сделаем. Только прежде тебе надо поесть, а то останешься голодным.

Мы пошли в управленческую столовую. В ней было тихо, пахло наваристыми щами и пирожками с яблоками. Официантки в белых передниках сервировали столы.

Я пожаловался Николаю, что отвык от всего этого.

— Не отвыкнув, не смог бы оценить по достоинству, — ответил, улыбнувшись, он.

В Вины я приехал уже к вечеру. Солнце опускалось к горизонту, по снегу вытягивались синие тени от изб и оград. По сравнению с Новгородом здесь было холоднее. «Второй дом от магазина сельпо в сторону Зайцева, зовут Тамарой, вдова. Муж ее, старшина-сверхсрочник, повесился минувшей осенью», — вспомнил я то, что знал со слов Ухова об обладательнице трех снизок бус.

Этот дом я увидел сразу, прошел через веранду в сени и постучал. Никто не отозвался. Я открыл дверь в горницу. Слева от входа, у печки, возилась маленькая сгорбленная старушка. '

— Здравствуйте, бабушка! — громко сказал я, подойдя к ней. — Вы здесь хозяйка?

— Здравствуй, сынок, — ответила старушка. — Только не кричи, не глухая, я хозяйка.

— Тамара у вас живет?

— Квартирует, а што?

— Где она?

— В байню ушотцы.

— Давно?

— Давненько…

— Можно ее подождать?

— Почему ж нельзя? Садись, ожидай, коль она нужна тебе, пальтишко сыми.

Старушка подвинула мне табуретку и повернулась к печке. Я осмотрелся. Горница была разделена надвое тонкой перегородкой с дверью. В той половине, где находилась печь и, по всей видимости, жила хозяйка, между окон стоял стол и вдоль стен — скамейки, а в углу висели потускневшие от времени иконы. В дальней половине сквозь дверной проем виднелись изголовье кровати с пирамидой подушек под кружевной накидкой, за ним — часть гобелена, на котором была изображена преследуемая волками тройка, а по полу — ковер.